В раннем детстве, ещё до школы или, может быть, в первом классе, я спорил с родителями, утверждая, что украинец. Они возражали, что оба русские, родом из россии, все родственники тоже там и русские, откуда же мне быть украинцем? А я стоял на своём: раз живу, как тогда говорили, «на Украине», значит украинец.
Этот эпизод из детства, скорее всего, забылся бы. К тому же семья и школа быстро убедили, что я всё-таки русский. И вот спустя много лет время показало, что именно в столь нежном возрасте я был нелалёк от истины. А почему для этого понимания мне понадобилось более 40 лет, стоит разобраться.
Этот текст я пишу на русском зная, что его увидят и читатели сайта из россии. Я уже давно не надеюсь ничего до них донести. Да и не вижу смысла. Население там никогда ничего не решало. И его это всегда устраивало, кроме, может быть, совсем короткого периода перестройки и самых ранних 90-х. И вообще решающее слово теперь за ВСУ. Но чем чёрт не шутит: вдруг там всё-таки кто-то хотя бы задумается…
Не знал своей страны
География поездок моего детства была стандартной для средней советской семьи: где есть родня, туда и ездим. Отец был инженером в НИИ, не относившимся к «оборонке», мама –бухгалтером в районном тресте столовых, оба беспартийные. Поэтому на каникулы меня отправляли в основном «на деревню к бабушке». На юг с семьей в полном или частичном составе у моих родителей получалось далеко не каждое лето. Чаще: Белгородская область – малая родина покойного отца, Воронежская – матери, иногда – Москва, где живёт родня по материнской линии, а в 80-е осела и бабушка. Раза три или четыре ездили с родителями в Крым, дважды побывал в Сочи: в межсезонье с классом по путёвке, стоимость которой частично оплатил профсоюз, и летом с родителями опять же по путёвке, выделенной на работе отцу.
География поездок расширилась, когда начал в 9 классе сперва внештатничать в областной газете, а потом вместе с командой, которая там собралась – выпускать первую в городе независимую газету для подростков и взрослых “Ба-Бах!!!”. Благодаря этому побывал в Житомире, Киеве, Кривом Роге и на Херсонщине. Другие поездки на различные фестивали юных журналистов были в россию.
Студентом несколько раз ездил в Крым, где живёт университетский приятель. Ну и в Москву в те годы мотался регулярно. Поначалу челночил, как многие выживали в 90-е, а с третьего курса начал предлагать свои труды московским изданиям.
А когда после университета перебрался в Москву, командировки были исключительно по россии. Сам в отпуска выбирался в Крым, несколько раз мотался на выходные в Киев к друзьям юности и студенческой молодости. Ну и в родной Харьков. И то, когда забрал в Москву мать, а это было в 2000 году, а потом в Подмосковье перебрался и лучший друг, ездить в родной город стало не к кому и незачем. Правда, после Оранжевой революции поездку в Украину начал именно с него, а там решил по старой памяти позвонить приятельнице, которая в итоге стала женой.
Во Львове и в Карпатах впервые побывал уже после первого Майдана. А из юности вынес представления о западных областях Украины на уровне анекдотов о «страшных бандеровцах»: «сиди, синку, і так бачу, що ти не москаль», «хай собі квітки в’януть, аби кулемет іржа не з’їла» и подобных или мифов про бандитов на рынке во Львове, которые якобы «снимали» по 50 рублей со всех, кто говорил там по-русски.
Работать в центральном издании, так тогда назывались СМИ, ориентированные на весь СССР, и именно в Москве, где находилось большинство их редакций, было хрустальной мечтой юности. И ещё не факт, что в советские времена она бы осуществилась. В 90-е задача облегчилась наличием бабушки, в приватизированной квартире которой можно было поселиться и прописаться. В редакциях на прописку тогда никто не смотрел, но с ней было всё-таки проще. Да и разница в зарплатах журналистов и гонорарах в 90-е была не в пользу Харькова. Киев как точка притяжения харьковчан местами с даже более выгодными, чем в Москве, условиями обозначился примерно тогда же, когда я уже начал штурмовать московские творческие горизонты. К тому же по советской инерции мышления я тогда не воспринимал его как «настоящую столицу».
Пока я жил в Украине, уже после 1991 года, дома мы смотрели и местные, и всеукраинские новости. Но обязательно – и российские. Те тогда были не настолько токсичны, как даже с началом первого Майдана. А мы смотрели новостные, да и другие программы по центральным каналам, отчасти потому, что привыкли с советских времён. Ну и потому что считали, что какие-то события, как, например, второй путч в Москве в 1993 году, могли негативно отразиться и на нас. Опять же, в россии оставались родственники, и было интересно, что там у них происходит. Западные радиоголоса я тоже в те году слушал на русском, потому что привык и интересовался российской новостной повесткой. А фокус русских служб Би-Би-Си, «Голоса Америки», Радио «Свобода» тогда сместился на неё. Ну а язык – это отдельная тема.
«Великий и могучий»
С детства, сколько себя помню, меня окружал преимущественно русский язык. На нём говорили родители и практически всё окружение. Украинский только несколько часов в день звучал из радио или телевизора, а в последнем из украинского меня в детстве интересовали только программы соответственно возрасту. Смотрел, конечно, «Катрусин кинозал», мультики на украинском и «На добраніч, діти». Причём дед Панас, бывший лицом этой передачи, меня раздражал. Хотелось именно мультиков, а не его «казочок». Ну в школе были уроки украинского языка и литературы, благодаря которым к окончанию 11 класса у меня сформировалась некая пассивная база знаний при почти полном отсутствии активной практики. Реальные знания дал университет, но это было потом. К слову, моя однокурсница из Курской области, которая начала изучать украинский только на первом курсе, к четвертому владела им лучше многих харьковчан с украинскими фамилиями, которые в Украине выросли и учили мову со второго класса.
Живую украинскую речь, точнее суржик, я слышал только от бабушки одноклассника, которую его родители забрали из села. Мой район Новые дома активно застраивался в 70-е, и квартиры в нём тогда получали в основном рабочие окрестных заводов. В большинстве – выходцы из села, которые изначально говорили на суржике. Но, перебравшись в город, оказались вынуждены перейти на русский, чтобы не выделяться и не выдавать в себе деревенщину или, упаси боже, чтобы не обвинили в национализме. Минимум одну историю слышал от женщины, которая, начав во времена застоя учиться в харьковском вузе, общалась на украинском. Вскоре её вызвали за это в комитет комсомола и там стращали КГБ и статьёй УК за «буржуазный национализм» . Ну а рабочие отдавали детей в русские школы. Им же предстояло жить уже в Харькове, а не в селе. Да и ближайшая школа обычно была русской. Украинских тогда было всего две на 1,5-миллионный город. Учились же большинство на тройки, планируя идти по стопам родителей: ПТУ, далее – завод. Так что и на русском писали с ошибками. Так и формировался «русский мир» в Украине.
Но всё это я понимаю сейчас. А тогда увиденное формировало картину мира, будто в Харькове так всегда было и должно быть, а украинский – удел жителей села и людей почтенного возраста, которые не могут выучить русский, потому что старые и «отсталые».
Содействовали развитию рашизма головного мозга также школа, а в моём случае и университет. Советская школьная программа унавоживала мозги нарративами про «величие» русского языка (известный панегирик Тургенева на эту тему мы учили наизусть) и «уникальность», «гуманистичность», да вообще чуть не «лучшую в мире» русскую литературу с её толстоевскими. А если вспомнить, что в те годы представляла собой школьная программа по украинской литературе, сравнение получалось не в её пользу. Редкий советский школьник не согласился бы с пассажем из «Подростка Савенко» Эдички Лимонова про то, что скучнее предмета нет и надоели своим «крипацтвом».
В университете было получше. Ведь там я учился уже в 90-е. Но ненамного. Основные нарративы оставались советскими. К тому же некоторые преподаватели русского отделения филфака были не в восторге от украинизации, И своих обид и раздражения по этому поводу не скрывали.
На президентских выборах 1994 года я проголосовал во втором туре за Кучму. В первом – за Ланового, казалась наиболее подходящей его экономическая программа. А вот когда во второй тур он не прошёл, не последнюю роль сыграло обещание Кучмы сделать русский вторым государственным. Хотя ключевую – всё же раздражение от самого Кравчука, связанное, главным образом с обнищанием населения. Украинизация тоже была раздражающим фактором, но второстепенным.
Это теперь я полностью согласен с украинским историком и публицистом Александром Зинченко, что тогда у страны не было другого, лучшего сценария. В те годы реалии воспринимались иначе. Что говорить, если в середине 90-х моё внимание на факт, что благодаря Независимости украинские солдаты не гибнут в Чечне, обратил… московский журналист Дмитрий Быков?
После победы первого Майдана я оставался сторонником двуязычия в Украине. К тому же в 2004 году побывал в Ирландии, где доминирует английский, и считал это примером европейского подхода. Как любят сейчас повторять адепты «какая разница» в языковом вопросе, «надо, как людям удобнее». И только изучив опыт разных стран, понял, что ирландский опыт – как раз негативный пример языковой политики после обретения независимости. Позитивный – Финляндия, где на старте были полностью шведизированы все города, финский использовался только на селе, а сегодня на долю носителей шведского приходится только 5%. Это результат нескольких десятилетий жёсткой и последовательной языковой политики. С языком, увы, только так – на определённом этапе приходится ломать через колено. Иначе не работает. Впрочем, анализ языковой политики разных стран и её причин и результатов – тема отдельной публикации.
После 2014 года в устах рашистов и крымнашистов стал часто звучать нарратив, что русские и любые русскоязычные в странах бывшего СССР и национальных республиках в составе россии знать других языков и не должны. А если русский их знает, то он неправильный русский или вообще не русский. У россиян принято гордиться своим невежеством в языковом вопросе. Требуя перевода простейших фраз даже на украинском или белорусском, они как бы демонстрируют, что не царское это дело подбирать аналогии услышанному в своём родном языке.
А я с юности, наоборот, ощущал некоторое превосходство над сверстниками из россии с их безъязыкостью. С английским я в те годы и сам не дружил, а вот украинским в пределах школьной программы более-менее владел.
В 2014 году на фоне «крымнаша» и «русской весны» окончательно оформился идеал представителя «русского мира». Который языков не учит, колорадку носит, путина уважает, за день победобесья рюмку выпьет и прочее «можем повторить», ну и всем «бандерам» покажет. Да и персонажи подходящие подобрались по обе стороны «поребрика». Например, Моторола и Гиви, земля бетоном обоим. А я этот «идеал» всегда считал тупым быдлом.
Закрывая языковую тему. В 2022 году, хотя и не сразу после полномасштабного вторжения, я перешёл на украинский в общении с семьей. Жаль, поздно. Они уже были в эвакуации, что возможности коммуникации, понятно, ограничивает. И вообще жалею теперь, что не сделал это сразу в 2014, когда мы вернулись в Украину, а дети пошли здесь в детский сад. Потому что русский язык для украинских детей особенно токсичен. Это я уже вижу по сыну, который смотрит в интернете преимущественно русскоязычный контент и периодически подхватывает оттуда вбросы, за которыми явно видны лубянские и кремлёвские уши. А в силу особенностей возраста убедить его в том, что это рашистская хрень, уже сложно. Но стараемся. А что ещё остаётся? Хуже, что в интернете он общается на русском, а значит, и со сверстниками из россии. А публика эта токсичная. От рашистских нарративов и моделей мышления языковой барьер уже не панацея. По мнению основательницы инициативы по информационной гигиене «Як не стати овочем» Оксаны Мороз, российский мультик «Маша и Медведь», который продвигает российский подход «что хочу, то ворочу, и никто мне не указ», неспроста перевели на украинский язык. Но вот от общения с молодой орочьей порослью, для которой лингвистическое невежество – предмет национальной гордости, отказ от русского языка в общении может оградить.
Жизнь в чужом стане
Первый тревожный звоночек для меня, как я теперь понимаю, прозвучал незадолго до переезда в Москву. Это был 1996 год. В россии тогда активно муссировали тему будущего объединения с лукашенковской беларусью. Друг юности из Чебоксар в очередном письме сообщил, что у них в городе уже активно пьют за предстоящее событие. Меня это удивило: подумаешь, повод для праздника нашли. Списал на то, что нужен повод выпить. Как пьют в Чебоксарах, это надо знать. Даже для россии – выше среднего по стране показателя. Теперь-то знаю – нет, это был не просто повод выпить. Но что у россиян имперские амбиции в приоритете перед здравым смыслом, начал понимать только в 2004 на фоне Оранжевой революции.
Украинский художник Владимир Купянский (историю его выживания в оккупации на Луганщине читайте на сайте в ближайшее время), который на рубеже 90-х и нулевых заочно учился в Москве и регулярно приезжал туда на установочные сессии, вспоминает, что сразу столкнулся там со странной реакцией на свою принадлежность к Украине. Отношение было, как то, что в совке к людям с инвалидностью. В лучшем случае с сочувствием, а то и с откровенным презрением. Но обязательно свысока. И одновременно обида, что мы от них «отделились». После его слов я задумался, почему такого ощущения тогда же не возникло у меня. Возможно, потому что знали, откуда я родом в основном коллеги по первой московской работе. А там на тот момент главный редактор, а ныне председатель редакционного совета газеты – украинец. Так что лишний раз поднимать стрёмную тему было нежелательно. И вообще коллектив собрался интернациональный, были коллеги из Литвы, Эстонии.
А в регионах, куда я приезжал как спецкор федеральной газеты, ключевым было, кем и где работаю и с чем пожаловал, а не откуда родом. А злить меня было не в интересах тех, с кем я там контактировал.
Ну, было дело, как-то обозвал «хохлом» капитан милиции в районном паспортном столе. А на следующий день начальнику ОВД лично прочитал лекцию о дружбе народов полковник с украинской фамилией из пресс-службы МВД россии, с которым я сотрудничал по работе. И, вообще, что было взять с милиционера образца 90-х уровня районного паспортного стола?
Как-то один придурок, с которым случайно пересеклись через общих знакомых, пытался разглагольствовать на тему, что раз мы отделились, то и работать в Москве не должны. Но что с неудачника возьмёшь?
На одной из работ в споре коллега что-то выдал в духе, будто я не могу знать русский язык лучше россиянина, потому что у нас его давно отменили. Напомнил в ответ, что это выпускники журфака даже МГУ в большинстве русского языка не знают.
Но это воспринималось не как системное явление, а как разовые эпизоды. Как говорили во времена совка, «отдельные недостатки». А где их нет?
В ранние нулевые на премьере пресловутого фильма «Брат-2» зал зааплодировал сцене, где киллер Татарин добивает украинского мафиози в США со словами: «Ты мне ещё за Севастополь ответишь».
Тема озабоченности крымским вопросом порой всплывала как в контексте моего украинского происхождения, так и вне его. Но думалось, что со временем свыкнутся.
Очередные тревожные звоночки, что страна пошла не тем путём, пошли с приходом к власти путина. Но в первое время он одной рукой разжёг Вторую Чеченскую войну и возродил советский гимн. А другой чуть ли не сам просился в НАТО. Да и людоедская сущность его режима в отношении и своих, и чужих проявлялась постепенно.
Пазл окончательно сложится только с началом Евромайдана, а затем – появлением «зелёных человечков» в Крыму и банды гиркина на Донбассе.
Оранжевые откровения
Впервые ощущение, что в россии я чужой, возникло в конце 2004 года – когда в Украине начался первый Майдан. Я отлично себя там чувствовал в материальном и социальном плане. Имел неплохую зарплату, занимал руководящую должность и продолжал делать карьеру, мог себе позволить несколько раз в год ездить за границу. Увиденное в загранпоездках и заставило крепко задуматься, всё ли в своей стране, каковой тогда считал россию, правильно, и многое переосмыслить.
Одновременно как раз к тому времени я понял, что страна свернула с вектора, который декларировал в 90-е. Пропала и надежда на перемены к лучшему при смене поколений во власти. Тогда такая смена в россии ещё казалась возможной. Но, глядя на людей, в том числе из моего поколения, кто проходил во власть или имел на это шансы, понимал: добра от них не жди. А с Украиной даже безотносительно к судимостям Януковича было ясно, что российский путь не её: у неё столько нефти нет.
А вот реакция большинства российских знакомых на украинские события откровенно шокировала. Не укладывалось в голове, как так? Было понятно, почему Януковича поддерживал путин: выходцу из кровавой гэбни найти общий язык с уголовником было проще. Но когда те же песни заводили люди, которые казались адекватными, это шокировало.
В том теперь уже далёком 2004-м я ещё не знал, что главные открытия ждут меня через 10 лет. Когда в 2014-м многие из тех, кто ещё парой лет ранее сэлфился в автозаках на Болотной, сначала вместе с местными «ватниками» проклинали Евромайдан, а потом слились с ними в едином экстазе вокруг «крымнаша» и потоке крокодиловых слёз по распятому мальчику, всё наконец встало на свои места. Я окончательно понял: я не такой, как они, потому что вырос в Украине, и не хочу, чтобы в таком окружении росли мои дети. Жена моё решение поддержала. Она изначально после свадьбы не хотела ехать в россию. И согласилась на это лишь в силу обстоятельств. После победы Оранжевой революции подходящих вариантов работы для переезда в Киев я для себя не нашёл. Возможно, плохо искал. Но теперь неважно. Наверное, всё-таки всему своё время.
Вот где бог отвёл – жену я себе нашёл в родном Харькове, а ни с кем из россиянок, на которых в разное время имел большие планы, не срослось. В 2014 и после 24.02.22 те из них, о ком знаю, выбрали сторону зла.
Разочарование российской провинции
Если бы в 2014 году мы с семьей жили в Москве, возможно, я воспринял происходящее не так остро. Но в 2010 мы переехали в Кострому, а там я вскоре стал главным редактором городской газеты, оппозиционной губернатору. Вот уж воистину не надо, как в старом анекдоте, «путать туризм с эмиграцией». Там местный «русский мир» предстал передо мной во всей своей красе.
Даже на пике белоленточной протестной активности удивляли инертность местных, их раболебство, любовь к тиранам, особенно Сталину, не имеющая под собой никаких оснований имперская спесь. И это на фоне нищеты, причины которой зачастую их собственные инертность, лень и беспробудное пьянство. А уж к местной практике рыть яму под сортир прямо в сенях и всё лето «наслаждаться» его вонью в доме, рук не прикладывали ни Сталин, ни путин, ни Иван Грозный. А такой вариант «удобств в доме» – норма для частного сектора по всему русскому северу. Да и под Москвой такие «достижения цивилизации» случалось наблюдать. И эта публика запрещает Украине ковыряться в носу?
Глядя на всё это, я задавался вопросом – а одной ли я вообще с ними нации? Следующим вопросом стал, а почему я не такой? Наверное, всё-таки потому, что вырос в Украине.
К тому же Евромайдан актуализировал вопрос формирования украинской политической нации. Что можно быть и сознавать себя украинцем, имея иное этническое происхождение. В том числе и русское. Меня такой вариант более чем устраивает.
А что насчёт «хороших русских»?
Начнём с того, что сам по себе этот термин, самими же россиянами и придуманный, уже манипуляция. Если скажешь, что никаких «хороших русских» нет, тут же набегут обиженные с обвинениями в русофобии, дискриминации по национальному признаку, искажении фактов. Ну ведь и правда среди любой нации есть разные люди.
Основательница инициативы по информационной гигиене «Як не стати овочем» Оксана Мороз считает более корректным термин «полезный россиянин».
– Хороший – это «нравится/не нравится», а полезный этот тот, кто что-то делает или, наоборот, нет для нашей Победы, – поясняет она в ролике из «Семейного курса информационной гигиены».
От себя могу добавить, что экспертка говорит, естественно на украинском, а в свете перевода на русский украинского слова «росиянин» уместен вариант именно «россиянин», а не «русский». Ведь у россиян бывает разное этническое происхождение, в том числе даже украинское.
По оценке Оксаны Мороз, российские либералы, как правило, заканчиваются на глубине поиска Гугл. Когда кто-то из них что-то говорит в поддержку Украины, достаточно проверить, что тот же спикер сказал на эту тему раньше. А редкий из них окажется не замечен в трансляции имперских нарративов. А ещё они знают, когда надо сказать что-то хорошее. Но когда дело касается их шкурных интересов, демонстрируют истинное лицо.
Именно так и происходит с представителями российского условно либерального лагеря, которых я наблюдаю в публичном, а некоторых и в личном пространстве. Публичные политики, которые клянчат план Маршалла для россии, не раз демонстрировали свою импотенцию в вопросах перспектив прихода к власти. И даже хуже. Импотент располагает несколькими альтернативами, которые позволяют удовлетворить партнёршу в постели. Российский либерал и этим не может похвастаться. А значит, и пользы от него нам никакой.
Да и будь у либералов возможность взять власть, нам пользы мало. «Полезный россиянин», перефразируя известные слова Владимира Винниченко, заканчивается если не на вопросе русского языка в Украине и перспективе выплаты ей репараций, то точно – на отказе россии от ядерного оружия и/или праве на самоопределение её коренных народов. Поэтому дорога российскому либералу тем же курсом, что и русскому кораблю.
Ещё одна видовая особенность, наверное, 99,9% россиян, с которыми приходилось общаться – непонятно, на чём основанная убеждённость, что всё, предваряемое эпитетом «русский», должно вызывать сакральный трепет. Человек может быть вполне искренне против путина, войны в Украине, выехать из россии, чтобы не посадили и не чмогилизовали. Но даже такая публика токсична именно навязыванием этих своих нарративов о «незаменимости», «ценности», «уникальности» и прочее всего русского. И нет бы задуматься, что лезть с этим к украинцам неуместно. Уже просто потому, что Украина – другая страна, и всё, что в ней происходит, не их собачье дело. Но, видимо, мама в детстве другому учила. Да и от другой их любимой песни «путин это не вся россия» давно тошнит. Что и заставило меня прекратить общение с подавляющим большинством россиян, которых ранее знал, казалось, с самой хорошей стороны.
А я не такой, как они. А значит, не русский. И слава богу!
Текст:
Руслан Царёв
Фото
из личного архива автора
Киев
P. S. Поводом для этих размышлений отчасти послужил вышедший в конце прошлого года в харьковском издательстве «Виват» роман Евгена Положия «Фінальний епізод війни, що триває 400 років». В основе сюжета лежит история жизни главного героя – изначально обычного уличного мальчика из Мариуполя, уходящего в 1986 году в армию, а затем – евангелистского пастора и основателя реабилитационного центра для беспризорников. И это не столько его путь к вере, сколько от советского юноши к осознанию себя украинцем. Эту книгу однозначно рекомендую к прочтению как представителям моего поколения, а герой старше меня примерно на пять лет, так и более младшим.
