На юбилейном, 70-м, престижном международном кинофестивале Berlinale показали два фильма из нашумевшего проекта Ильи Хржановского «Дау» – «Дау. Наташа» и «Дау. Дегенерация». Уже одно решение включить в основную конкурсную программу ленту «Дау. Наташа» вызвало у некоторых кинокритиков непонимание, оторопь и протест. Зато зрители билеты на ленту раскупили моментально. Это совсем не удивляет, учитывая, что всё время, пока шла работа над проектом – а это долгих 13 лет – он был окружён сплетнями, слухами и, как поговаривают, запретами на разглашение информации. Скандалы окружали «Дау» и в Берлине – ряд солидных СМИ Германии заявил, что лента возмутила немцев, а в американском журнале Variety, который распространяется на кинофестивале, было опубликовано письмо группы журналистов, выступивших против фильма. В довершение этого прямо перед раздачей наград, рядом с главным фестивальным залом, где шла церемония, появился пикет берлинских русскоязычных феминисток, обвиняющих режиссёра «Дау» Илью Хржановского в насилии и абьюзе во время съёмок. Тем не менее работа оператора Юргена Юргаса была отмечена «Серебряным медведем».
О проекте «Дау» в последнее время написано столько, что повторять здесь хоть что-то об этой работе не имеет никакого смысла. Мне вообще тяжело не то что осознать всю масштабность этого проекта, а элементарно поверить в то, что он был осуществлён. А был же! Огромное количество людей, по воле случая ставших актёрами, мировые звёзды, политики и знаменитости долгое время жили на закрытой, специально построенной территории, в другой эпохе, где они говорили и делали, что хотели, а их снимали, когда хотели. Без сценария. И всё это каким-то непостижимым образом завязано на Льве Ландау и Институте физических проблем АН СССР. Непостижимо! Это реально какой-то масштабный эксперимент, который наверняка войдёт в учебники о кино.
Я пока не видел ни одного фильма проекта «Дау», поэтому пока не могу судить о его творческих достоинствах. Я понимаю, что кого-то волнует, было ли изнасилование героини «Дау. Наташа» на съёмках, и даже были ли реальные половые акты перед камерой, принуждали ли кого-либо участвовать в съёмках. Но я не могу понять, кого в наше время могут удивить и шокировать даже самые откровенные эротические сцены. А тут сразу четыре фильма проекта – «Дау. Наташа», «Дау. Новый человек», «Дау. Нора Сын», «Дау. Саша Валера» – российский Минкульт обвинил даже не в порнографии, а в пропаганде порнографии и обрубил возможность их проката. Может, и тут несколько излишние страсти кипят? Может, это какая-то стратегия по раскрутке фильма? Я имею ввиду не пресловутый запрет, а реакцию на всё ещё совковое восприятие сцен секса в кино. Не знаю. Но твёрдо понимаю, что проект «Дау» – это действительно мировое явление и новое слово в кинематографе. Иначе бы о нём столько не говорили.
Мне удалось пообщаться с Ильёй Хржановским со второго раза. В первый день наша договорённость сорвалась – режиссёр спешил на красную дорожку, скоро должно было начаться вручение наград. Зато взамен интервью мне удалось снять пикет феминисток.
На следующий день мы присели прямо на каменных выступах возле закрывшихся касс Berlinale, и я получил возможность задать свои вопросы. Времени спросить всё, что хотел, традиционно не хватило, но я очень благодарен Илье, что он нашёл-таки время и для моего сайта.
Интервью лучше смотреть на видео. Для тех, у кого такой возможности нет, я его расшифровал. Сразу предупреждаю, что есть малюсенькие сокращения и редактирования, сделанные исключительно для удобства чтения.
– Илья, спасибо, что нашли время на интервью. Понимаю, что за это время вы раздали их неимоверное количество.
– Ну да, я десять лет, почти одиннадцать, не давал интервью, и вот сейчас я с Berlinale начал их давать, и их оказалось очень много.
– К тому же, предполагаю, все задают одни и те же вопросы, поэтому, наверное, уже надоело на них отвечать.
– Нет, я человек очень терпеливый, даже могу на них по-разному отвечать.
– Начну с того, что хочу поздравить вас с тем, что фильм «Дау. Наташа» получил «Серебряного медведя» за операторскую работу. Как вы думаете, что подкупило членов жюри, что они дали эту награду именно Юргену Юргасу, и насколько вы влияли на его работу?
– Режиссёр и оператор – соавторы, поэтому они влияют на сам продукт, кино всегда – соавторский продукт. Юрген действительно в этом фильме разработал уникальный метод съёмок. Такого типа проекта никогда не было. Поэтому возможность снимать во всех направлениях, в любой момент, менять свет, и снимать при этом на киноплёнку, не видя ни одного светового прибора, это немыслимая задача, которую Юрген решил. И получил очень выразительное, и теперь не только на мой взгляд, изображение. Поэтому формулировка премии Юргена Юргаса - «За выдающееся художественное достижение в камере и свете». Мне вдвойне приятно, что это происходит в Германии, в Берлине, откуда Юрген родом и где он живёт. И что это подтверждает факт того, что «Дау» - художественное произведение, а не пропаганда порнографии, как считает российское правительство в лице министерства культуры.
– Многие известные фотографы до сих пор предпочитают снимать на плёнку, и «Дау» был снят на плёнку. А получился бы фильм, если бы он был снят не на плёнку, а на «цифру»?
– У кино, как и у жизни, и у истории, нет сослагательного наклонения. Я не знаю, что бы получилось. Для меня плёнка была очень важным элементом по двум причинам. Первое, потому что плёнка даёт ощущение совершенно другой подлинности. Если технологически – чёрный цвет, даже самой высокой современной цифровой техники, у него есть ограничения, а количество оттенков, глубины чёрного, плёнки бесконечно. Возможность какой-то глубины и того, что это прямое действие света, то есть свет попадает на негатив, негатив на позитив… Ты видишь тот круг света, тот кружок энергии (свет же – это энергия), который происходил на самом деле. Другая часть – это то, что сам материал мобилизует. Ты не можешь снимать бесконечное количество часов, а актёр постоянно слышит камеру, этот треск, который фиксирует реальность 24 кадра в секунду – это очень важно.
Когда мы снимали, плёнка ещё была обычным средством для киносъёмки, когда мы заканчивали съёмки девять лет назад, плёнки уже не было. Компания Fujifilm выпускала эмульсию и удерживала выпуск негатива только для нас, только для Юргена. Мы были последними её клиентами. Просто реальность изменилась. Если фотографию по-прежнему можно делать на плёнку, то сейчас снимать на плёнку почти невозможно.
– Многие влиятельные немецкие средства массовой информации написали, что фильм «Дау. Наташа» возмутил немцев. Вас не удивила такая оценка? И вы же видели реакцию людей, какой она была?
– В этом смысле мне довольно спокойно, потому что я был на показах, и билеты были распроданы меньше, чем за минуту в зале на 1600 человек в Berlinale Palast, на 1000 человек в Friedrichstadt-Palast. Люди смотрели фильм до конца, практически никто не уходил. Мне кажется интересным и удивительным то, что английская и американская пресса, которая всегда обычно жёстче, как бы консервативнее относится к такого рода проектам, - и The New York Times, и The Guardian, и The Independent, - написали большие, положительные статьи о проекте, «пять звёзд», что бывает не часто. А в Германии большая часть средств массовой информации, действительно, как-то на этот проект резко смотрела. Мне кажется, это связано ещё и с моментом Берлинской стены. История проекта «Дау» и конфликта со средствами массовой информации происходит уже с довольно давних времён. Но часто это ещё и манипуляции, это перепечатывание и компиляция слухов бездоказательных, повторы какой-то лживой информации. Поэтому я к этому отношусь спокойно, тем более что многие люди, кто пишут об этом фильме, фильм не смотрели, обсуждают его только морально-этические качества, исходя из слухов.
– В журнале Variety было опубликовано письмо журналистов, аккредитованных на Berlinale, против фильма «Дау». Могло ли оно повлиять на решение жюри не присуждать фильму «Дау. Наташа» главный приз?
– Я не думаю, что это письмо могло повлиять на решение жюри, если честно. Потому что это письмо за подписью пяти человек, которые инициировали некое движение против проекта…
– Это не российские журналисты?
– Это российские журналисты. Это вообще удивительный факт слияния власти и российской либеральной интеллигенции в возможности противостоять факту всё-таки, кто бы как к этому не относился, факту культуры. Многолетнее участие и взаимодействие с этим проектом выдающихся деятелей культуры и крупнейших культурных институций как-то в общем подтверждает, наверное, то, что в проекте вряд ли бы состоялись насилие, манипуляции на протяжении длительных лет, и все с этим продолжали бы иметь дело. Я это воспринимаю как накипь. Проект развивается, многие страны в Берлине купили фильмы «Наташа» и «Дегенерация», поэтому тут мне сказать нечего.
Что-то на что-то всегда может повлиять, решение жюри – политическое решение. Но в данном случае я, честно говоря, вообще не ожидал, что что-либо дадут этому проекту, когда я соглашался на участие в фестивале. Потому что понимал: сам проект (не в смысле обсуждения его этических данных, а проект сам по себе), является слишком новым по языку и в каком-то смысле отменяет существующие профессии. Ну, например, профессию актёра. То есть, если есть актриса, которая может играть так, как Наташа, то тогда Наташа не нужна. Можно ли себе представить современную актрису, которая могла бы сыграть такую сложную, глубокую, разнообразную роль? Мне сложно это представить. Я счастлив, что Наташа, харьковчанка, абсолютно выдающаяся женщина, сильная, мощная, стала героиней этого фестиваля. И десятиминутные овации зала в её честь подтверждают её реальный, настоящий триумф. Хотя она не актриса по своей профессии.
А говоря о средствах массовой информации, есть известная история, как газета Le Monde опубликовала статью, где пишет о том, что они слышали кого-то, что я сказал кому-то, что Наташа была найдена в борделе, что она проститутка… Вот такого рода вещи являются абсолютной неправдой, я никогда такого не говорил, Наташа никогда не работала ни в каком борделе, Наташу я нашёл не там. Она проходила долгий кастинг, у неё достаточно сложная жизнь, и она много пережила и прочувствовала в своей жизни. Можно не приписывать ни мне, ни ей неправдивые факты. Но перепечатывание этой информации мгновенно создаёт разговоры, фиктивную реальность. А эти фиктивные реальности могут портить жизни реальных людей. Вот это намного печальнее, чем письмо пяти протестующих киноведов.
– Вы начали снимать фильм в 2008 году, а в 2004 году на российском телевидении появился «Дом-2», где тоже обычные люди оказывались на закрытой территории под прицелом камер. Вы, случайно, не этим проектом вдохновились и видели ли его вообще?
– Я не скажу, что видел «Дом-2», я слышал о нем. Я не живу в России с 2007 года, - я жил пять лет в Украине, последние годы живу в Великобритании. Но это совершенно разные вещи. «Дом-2» – это люди-эксгибиционисты по своей сити, которые, желая стать знаменитыми, идут участвовать в реалити-шоу. Дальше у тех, кто делает реалити-шоу, есть задача сделать их жизнь наиболее интересной для жителя каждый день, чтобы был максимальный рейтинг. Те люди, которые снимались в проекте «Дау», никогда не хотели бы сниматься в кино, у них не было такой задачи. Они точно не жаждали славы и быть знаменитыми. Они опирались на какие-то другие основания в тот момент своей жизни, в момент своих ощущений и обстоятельств, почему они и соглашались участвовать в этом проекте. И мы не подсматривали за ними как за подопытными кроликами. Мы иногда на киноплёнку, довольно редко, снимали какие-то обстоятельства, связанные с их взаимоотношениями и с какими-то историями, которые мы развивали для этого проекта.
– В фильме снимались не только обычные люди, но и известные украинские политики, и Петя Листерман, и Борис Михайлов. Как вам удалось собрать такое количество известных людей, я уже не говорю о простых?
– Я, честно говоря, не задумывался над этим вопросом, известные они люди или нет, я собирал личности. Это и Наташа из фильма «Наташа», Вика из фильма «Дегенерация», Дима Каледин, выдающийся математик, Оля – его жена в последствии и по сегодняшний момент, Борис Михайлов, Ромео Кастеллуччи, Марина Абрамович и другие выдающиеся деятели вне зависимости от уровня их популярности, просто с авторской части делания этого проекта.
– Это тем более удивительно, что проект может похвастаться такими именами, а вокруг него столько скандалов. Я снял репортаж, как в заключительный день Berlinale берлинские русскоязычные феминистки протестовали против фильма.
– Они не очень похожи на феминисток. Мне прислали короткое видео, это всё смахивает на протесты перед американским посольством в России. Тоже люди искренне беспокоящиеся, оскорблённые…
– Они говорят, что знают свидетелей, которые подтверждают, что насилие во время съёмок было, но его нельзя доказать, так как есть расписки о неразглашении, и что им угрожали.
– Вот вчера жюри берлинского кинофестиваля присудило премию великому немецкому оператору, который сделал выдающуюся работу на проекте «Дау», и который на пресс-конференции по случаю вручения этой премии ещё раз говорил об обстоятельствах этого проекта. Оператор – это человек, который всё видел. Посмотрите на тех людей, которые участвовали в проекте, которые в нём продолжают участвовать, посмотрите наши встречи со зрителями, даже в Берлине, посмотрите, что говорит Наташа, Оля, Вика, Дмитрий Каледин, Екатерина Эртель, Юрген Юргас, я… Ну, как-то мне кажется, уже можно было бы начать видеть хотя бы другие стороны кроме тех, которые хочется видеть. Но при этом проект был тяжёлый, о сложном времени для всех нас, тех, кто в нём принимал участие. Мы были внутри этой атмосферы, мы создавали её, мы в ней находились осознанно. Это была сложная, художественная задача.
– Мне вся эта скандальная суета вокруг «Дау» напомнила историю фильма «Глубокая глотка», когда через много лет после премьеры Линда Лавлейс заявила, что в фильме она сниматься не хотела, но к этому её принуждал муж, который угрожал ей пистолетом, потому что ему заплатили деньги. Сейчас у нас модно вспоминать прошлое. Не боитесь, что через много лет и вам придётся примерить маску Харви Вайнштейна?
– Конечно, никакую маску примерить не придётся, но в принципе, в жизни всё может произойти. Здесь вопрос в том, что на самом деле происходило, что ты на самом деле делал, как на самом деле относился к людям и относишься. Мне кажется, в этом история. А то, что могут быть любые провокации… Ну да, я считаю, что они могут быть. Является ли что-то, что является фактическими обстоятельствами, которые где-то были скрыты, - такого нет. Здесь ничего тайного быть не может, к огорчению для тех, кто стоит на пикетах и демонстрациях. Но, конечно, сам способ делания этого проекта другой. Здесь действительно жизнь и работа смешана, люди действительно испытывают сильные эмоции. Это необычно, так не работают в кино. Я думаю, что эта необычность и ощущение того, что на экране, видимо, правда, что вы смотрите и понимаете, что это реальные чувства, и вызывает такую реакцию. В художественном смысле я считаю это большой заслугой команды «Дау».
– Известно, что в «Дау» не было сценария. Но люди роли как-то же разучивали, должна же быть какая-то общая история?
– Они находились внутри обстоятельств, внутри обстоятельств мира этого института. Находились в разных взаимоотношениях друг с другом. Они занимали разные позиции. Например, когда мы кастинговали Наташу, мы много времени с ней разговаривали, вначале ассистенты, потом я, гримировали, смотрели, какую профессию она может получить в институте. И довольно быстро мы поняли, что она может стать, например, буфетчицей. Вот так она стала буфетчицей, сформировался буфет. И тут у нас появляется физик, он и идёт в лабораторию работать физиком. Кто-то является, например, бывшим сотрудником системы исполнения наказаний, следовательно, он идёт в первый отдел работать, или в охрану.
– Но слова для роли им давали какие-то?
– Нет, слова не давали. Обстоятельства могли обговаривать, а слова были ровно теми, которые были в них накоплены их жизнью, которые выходили из этих обстоятельств. Были правила, по которым участники не могли говорить слова из современных обстоятельств исторических, они были в обстоятельствах как бы другого времени. Но диалоги были свободны и отпущены.
– Получается, документалистики там нет?
– Нет, это не документальный, это игровой проект.
– У режиссёров есть разные подходы к воздействию на зрителя. Если взять классику советского кино, например, Михаила Ульянова в фильме «Председатель», где он говорит: «Бабы, закройте уши», и мата слышно не было, кричали вороны. С другой стороны, взять, например, «Калигулу» Тинта Брасса и Боба Гуччионе с откровенно шокирующими сценами. Вот что вам ближе – шокировать зрителя или показывать ситуацию, как в «Председателе»?
– Вот, например, есть фильм «Иди и смотри» Элема Климова. Шокирует он зрителей? Да, безусловно. Есть ли лучший фильм про войну? Это один из лучших фильмов про войну. Поэтому это вопрос типа шока. Или шокировали когда-то обнажённые работы во Франции в XIX веке? Шокировали, в них тыкали зонтиками. Прошло время, этот шок ушёл. Шокировала ли «Лолита» когда-то? Шокировала. Шокировал ли «Улисс»? В какой момент художественное произведение может шокировать, быть запрещённым, потом разрешённым. Таких примеров в истории много. Мне не это важно, мне важно, что там зафиксируется, сохранены ли, складированы какие-то подлинные, как мне кажется, драгоценные моменты про человека, про его жизнь, про его поведение, про его природу внутри некоего мира, внутри неких обстоятельств, и что такого ещё никогда не было, и что это как-то фиксирует, как ни странно, наше время. Через пятьдесят лет, и через сто, это можно будет смотреть в том числе и как документ. Документ своего времени. Когда мы сейчас смотрим фильм «Председатель», он же является документом своего времени? Как и фильм «Коммунист», как и фильм «Октябрь». И «Обыкновенный фашизм» является документом своего времени. Но есть фильмы, которые являются и документом своего времени, и документом человеческим. Яркий пример – фильм «Иди и смотри». Я знаю, что я делаю продукты жёсткие. Жёсткие и сложные в восприятии, некомфортные. Но они позволяют зрителю в том числе и через сильное впечатление переживать, чувствовать, прежде всего, самих себя.
– Российский Минкульт запретил четыре фильма из проекта «Дау» «из-за пропаганды порнографии». Ну можно было бы понять, если бы речь шла именно о порнографии, которую ещё нужно доказать, но пропаганда… Мне кажется, что по 242 статье УК РФ вообще тяжело что-либо пришить.
– Ну пришить тяжело, но в виду её наличия, я думаю, что запустить её в производство можно. У меня не вызывает радости эта реакция Министерства культуры РФ. В огромном количестве стран эти фильмы будут выходить, а в России они выходить не будут. Мне это кажется абсолютным антинародным действием, потому что можно фильм любить – не любить, можно его смотреть, можно считать, что он нарушает какие-то этические нормы, можно выходить из зала, можно его бойкотировать, но должна быть возможность его посмотреть, чтобы составить собственное мнение. Потому что сейчас в основном люди обсуждают, иногда протестуют, иногда бьются против чего-то, что они совершенно не видели, а только о нем слышали.
– Вы пытались это решение как-то опротестовать?
– Я подал в суд на Министерство культуры России. В апреле будет первое слушание. Если до этого Министерство культуры не поменяет своё решение, не создаст экспертную комиссию, не признает, что это не является порнографией, тем более не является её пропагандой.
– Я фильм «Дау. Наташа» не видел, но о нём столько написано, что складывается полное ощущение, что я его уже посмотрел...
– К сожалению, у многих такое ощущение. При этом несправедливое.
– У меня всё-таки вопрос по самой нашумевшей сцене, которая больше всех шокирует и обсуждается. В известном японском фильме «Империя чувств» есть сцена с яйцом, судя по всему, чем-то похожая на сцену из фильма «Дау. Наташа». При этом «Империя чувств» в 1990 году показывалась в кинотеатрах даже в СССР.
– Здесь мифология вокруг проекта больше, чем сама реальность. Особенность этого фильма и проекта заключается в том, что вы всё сможете увидеть на экране. Мы снимали не монтажно, а целиком – видно, что на самом деле происходило между людьми. Не было никакого акта изнасилования. Об этом говорила Наташа здесь и в интервью, и на пресс-конференциях. Ни в актах любовных сцен… В истории кино такого рода моменты были, но никогда не было такой подлинности чувств. Вот эта подлинность чувств и даёт ощущение, что это на самом деле происходило, то есть на самом деле могло случиться. Зритель за это переживает, и поэтому реагирует на себя и переживает ещё больше, чем на тот акт, который происходит в фильме.
– Меня удивляет, что в наше время гонзо и хоум-видео кого-то вообще могут шокировать эротические сцены в кино. Это было даже в 70-годах и очень жаль, что эпоха порно-шика ушла в историю. А сейчас Кристину Асмус натурально затравили за сцену в фильме «Текст». Что творится с этим в России?
– Фильм «Текст» тем не менее вышел на экраны, а фильм «Дау» не вышел. Здесь нет ничего такого в этих фильмах, что было бы сложнее, чем ограничение возраста аудитории. Но лишать возможности посмотреть эти фильмы взрослое думающее население страны, когда решают те люди, которых то же население страны наняло на работу… Министерство, администрация, правительственные люди – это наймиты, их же просто люди выбрали и наняли в свободной, демократической стране. Как эти люди могут решать за других людей, что смотреть и как им жить, я понять не могу, потому что это, конечно, отсылает к самым дремучим советским временам.
– Но общество готово воспринимать такие сцены?
– Мне кажется, что общество готово. Здесь вопрос того, как обществу дать возможность с этим встречаться. По крайней мере общество в других странах, очевидно, к этому готово, потому что дистрибьюторы этих фильмов - крупнейшие дистрибьюторские компании, которые показывают фильмы ведущих режиссёров мирового класса.
– Говорят, что в фильме Тесак действительно зарезал свинью, и это многих возмутило.
– Тесак действительно зарезал свинью по-настоящему. Я действительно об этом знал. Он пришёл ко мне с этой идеей. Это соответствовало абсолютно линии его персонажа – главаря группы молодых комсомольцев, которому КГБ поручает напугать и уничтожить в последствии всех обитателей института, интеллигенцию. Это была его инициатива. Мы подумали, посовещались в узком творческом коллективе и приняли решение, что да, мы в эту историю пойдём. Конечно, это было моё решение, моя ответственность. Вообще, всё, что там происходит – моя ответственность всегда.
– Просто раньше в титрах многих фильмов была хорошая фраза «во время съёмок ни одно животное не пострадало».
– Это животное пострадало. Но понимаете… Мне кажется, что Украина или Германия, где я не знаю, каким количеством килограммов исчисляется объём поедания свинины человеком, факт убийства свиньи… Ну она была бы убита через день позже, через два дня. После съёмок мы должны были отдать её назад на ферму, на которой эти свиньи идут на мясо. В этом смысле я не вижу никакого огромного преступления. Хотя это было снимать тяжело, это было сложно, но я понимал, что эта история для понимания образа смерти, гибели и моментальности жизни, превращения живого в кусок мяса. Что, к сожалению, в нашем мире, по крайней мере на данный момент, является судьбой свиньи. Учитывая, что внутри были разные силы, и они действовали внутри своих логик и своих возможностей. Мы знали, как свинья будет зарезана – ей будет перерезано горло. Но, конечно, когда на крупном плане, когда усилен звук, когда это ещё смонтировано, то впечатление ещё более жёсткое. Мы хотели создать - да, впечатление о смерти, об убийстве. Потому что свинья является образом человека, и когда её тушу, тело заворачивают в ковёр и выносят, то, конечно, появляется очень физическое ощущение хрупкости жизни.
– Поговорим немного о другом. Вы являетесь художественным руководителем Мемориального центра Холокоста «Бабий Яр». Каким вы видите этот проект и насколько его легко или тяжело воплотить в жизнь?
– «Бабий Яр» – это совершенно другой проект, чем проект «Дау». «Дау» – это проект авторский, «Бабий Яр» – это проект не авторский. Я отвечаю за то, чтобы собрать, найти язык, активировать людей, проживающих в Киеве, в Украине, включая все самые яркие творческие силы, соединить их с мировыми художественными силами и получить в этой синергии некий другой взгляд, другую возможность реакции на эту трагедию. Как, например, мировую трагедию. Это же имя нарицательное – «Бабий Яр», его знает весь мир. Много было таких яров, где погибли люди, но так случилось, что именно «Бабий Яр» является символом Холокоста в Украине, в Восточной Европе. В нем за два дня было убито 34 тысячи евреев. В первый день было убито 752 пациента психиатрической больницы, затем ромы и представители других национальностей. Это место, в котором перемешалась трагедия нацистская, – нацистского геноцида, -и советская трагедия забывания, вымывания, вытирания памяти о прошлом. Потому что там, прежде всего, стёрты судьбы многих десятков тысяч людей, соответственно, их потомков, их мир, преступно уничтоженный мир.
Сама территория эта является моделью мира. Потому что территория «Бабиного Яра» и Кирилловского Гая (двух заповедников на стыке), а в Кирилловском Гае, собственно говоря, начались в первый день убийства пациентов психиатрической больницы, которая до сих пор действующая. Тут есть церковь, монастырь, психиатрическая больница для судебной экспертизы, где сами понимаете, кто содержится, разрушенные здания, тир, где звучат по-прежнему выстрелы, прямо в нескольких шагах от места расстрелов, спортивный комплекс, аллеи, в аллеях ещё кости…
– Это правда, что недавно там нашли детский череп?
– Там не один детский череп нашли, а несколько черепов, кости там просто валяются. Потому что территория не приведена в порядок. Это по-прежнему эхо советских рефлексий отношений с прошлым. Это как бы к тебе не имеет отношения. Это как бы не твои предки. А это наша всеобщая история, наше всеобщее дело. И это мировое дело. И у этого проекта в этом смысле нет национальностей. Хотя это произошло, конечно же, в Украине, конечно же, произошло в Бабьем Яру. И в Бабьем Яру история этого места должна рассказываться, про это место, в комплексе – и про трагедию Холокоста… Это знаковое место, где может быть подлинный, откровенный, глубокий рассказ. Так, чтобы его люди через тридцать, через пятьдесят лет чувствовали, понимали, какого рода вещи не могут повторяться и почему. Что это за тип напряжения должен быть в душе, чтобы не допустить этого равнодушия, нежелания видеть, а желания подменять, договариваться с собой, вот этот набор маленьких выборов, которые человеку свойственны.
То, в чём я вижу свою задачу – это собрать такую творческую группу, создать такую модель институции, чтобы приходящий туда посетитель через пять лет, или через десять лет, или через пятьдесят лет, или через сто лет, мог туда приходить и испытывать сильные эмоции относительно самого себя, прежде всего, и относительно мира исчезнувшего. Речь о создании такого механизма индивидуального опыта для каждого человека, и вообще опыта. Не просто выставить какие-то объекты и написать цифры – цифры уже никого не удивляют – найти язык для этого опыта является моей задачей. И сформировать способ так, чтобы потом уже дальше те, кто будут вести эту институцию, могли это делать внутри какого-то хода творческого. Но, естественно, это возможность ещё рассказывать историю так, чтобы история была актуализирована, чтобы история про прошлое волновала людей сейчас, это очень важный момент. Это не фильм, это мемориальный центр, и надеюсь, что мы его построим в скором времени. Временную экспозицию собираемся открыть уже к 80-летию трагедии.
– И вернёмся в заключение опять к вашему проекту «Дау». Где всё-таки можно будет его увидеть?
– Сейчас фильм можно будет увидеть на разных других фестивалях. Сначала - на больших, потом на менее крупных, а затем в прокате в европейских странах и в странах так называемого бывшего Советского Союза, и, надеюсь, что в Украине точно. Ну и посмотрим результаты суда с Министерством культуры, может сейчас новый министр поменяет решение.
Ещё важный момент, что этот фильм – немецкий, украинский, британский и российский. Но, прежде всего, конечно, немецкий и украинский, потому что снималось всё на сто процентов на территории Украины. Наташа – главная героиня – украинская женщина, харьковчанка. Многие другие персонажи фильма тоже из Харькова, и Ажиппо, который играет следователя, тоже из этого же города. Оператор немецкий, который получил премию за свой взгляд на действительность, построенную в Украине украинскими осветителями, с украинскими ассистентами. Это настоящий копродакшен, поэтому я очень рад за Украину, и считаю, что это победа в том числе и для украинского кинематографа.
Текст/вопросы/фото/видео: Игорь Магрилов
Фото/кадры из фильма/буклет: Phenomen Films
