Настоящая известность пришла к Елене Солодовниковой три с половиной года назад, после фильма «Донбасс. Жизнь впереди», снятого, в том числе, и на временно оккупированной территории Донецкой области. Многие критиковали её за «работу на вражеской территории», хотя сам фильм был подчёркнуто аполитичен, и рассказывал о судьбах простых людей, перетёртых жерновами современной истории.
Следующим крупным проектом Елены Солодовниковой стало документальное кино «Роды по-человечески» – о том, через что проходит среднестатистическая украинская женщина, решившая стать матерью. Фильм, в котором режиссёр снимала свои визиты в больницы во время беременности, вызвал благодарные отклики множества прошедших через это украинок. И шквал критики со стороны разнообразных бюрократов от медицины и всевозможных паразитов, зарабатывающих на страхах рожениц.
Сегодня Елена работает над новым проектом, его рабочее название «Родина». Он о людях, сбежавших из охваченной войной Сирии в Украину, где тоже продолжаются боевые действия.
– Лена, все твои фильмы рассказывают абсолютно о разном. Чем ты руководствуешься при выборе темы?
– На самом деле, тема различается только на первый взгляд. А по-настоящему всё это кино – не столько о событиях, влияющих на людей, сколько о людях, волею обстоятельств, втянутые в те или иные события. Мне неинтересны прилизанные и рафинированные комментарии официальных лиц – мне важно знать, как простые люди переживают тот или иной момент, о чём думают, что чувствуют. Именно этого мне не хватало в телевизионной журналистике, именно поэтому я ушла в документальное кино. Когда я работала на телевидении, мне встречалась масса интересных людей. А телесюжет – это пять, максимум, десять минут. В коротких репортажах освещается некая злободневная тема, вроде борьбы с коррупцией, а мне гораздо интереснее показать моральную сторону проблемы, внутренний мир человека. Показать его личную драму, а не просто рассказать о том, как ему, к примеру, задержали зарплату.
– Но далеко не каждый человек согласится выворачивать душу перед объективом камеры. Как тебе удаётся уговаривать своих героев?
– В этом главная магия. Я пытаюсь добиться того, чтобы человек максимально расслабился, жил своей жизнью, и вообще забыл, что его снимают. Вот, к примеру, мой новый фильм, который пока ещё в работе. Один из его героев – Ахмат, бизнесмен, приехавший в Украину три года назад, его маленькая дочь родилась уже в Украине. Завоевать его доверие удалось только к третьей съёмки. Я беседовала с ним у него на работе, затем на «нейтральной территории». Но по-настоящему живой человек проявился, когда я приехала к нему домой. Вначале, понятно, было некоторое напряжение: его жена – классическая мусульманка, очень скромная. Она принялась готовить кофе по-арабски, обхаживать меня как гостью. Маленькая Тала показала мне все свои игрушки, и через 30-40 минут вся скованность ушла, осталось только не мешать и наблюдать за повседневной жизнью интересных людей, которые стали самими собой.
Или ещё один герой – приехавший к нам 30 лет назад Тамам. Он работает стоматологом, но, кроме того – довольно популярный среди арабоязычной аудитории блогер, который много пишет на политические темы. Вначале нашего знакомства он предлагал комментировать события в Сирии, как политолог. А в ходе беседы выяснилось, что в нашей стране он жил не где-нибудь, а в Донецке. Так, постепенно, политолог и блогер ушли на задний план, и мы увидели человека – который разрывается между Киевом, Донецком и родным Дамаском, и вынужден в 50 лет начинать жизнь заново. Конечно, это общение занимает много времени. Нужно подружиться с человеком, нужно завоевать его доверие. В этом одна из причин, почему наши каналы не хотят заниматься документалистикой: тут мало приехать, привезти камеру и правильно выставить свет.
– А другие из причин каковы?
– Документальные фильмы считаются «не рейтинговыми», есть мнение среди телевизионщиков, что их «никто не смотрит». Неудивительно, если они называют «документалкой» предвыборные агитки, а настоящее документальное кино если и показывают, то, в лучшем случае, поздно ночью. В то же время, в киевских кинотеатрах такие фильмы собирают немалую аудиторию. Качество аудитории просто принципиально разное. Если тот, кто приходит в кинозал, изначально настроен посмотреть кино целиком – то те, кто натыкается на фильм в интернете или по телевизору, частенько просто не имеют терпения досмотреть его до конца. Наш, да и не только наш, зритель сегодня имеет, что называется, «клиповое мышление», слабо воспринимает длинные фильмы. И потому в европейских странах документалку выпускают в двух версиях: сокращённую до 20 минут – для телеэфира и интернета, и полную – для кинопоказов.
– Каковы твои дальнейшие планы?
– После съёмок в оккупированном Донецке следующий логичный шаг для меня – Сирия. Но для этого нужно накопить средств. Очень обидно, когда мои, скажем, польские коллеги имеют возможность на деньги польского телеканала отправиться снимать в горячую точку, а мы – нет. Вот, к примеру, польский репортер Марчин Вырвал сделал фильм про детей Алеппо. Он прожил там неделю, и привёз оттуда совершенно пронзительные кадры – девочка, потерявшая ногу, играет в футбол на костылях. Спрашивается – у нас хоть кто-то ездил в Алеппо? Хоть что-то там снимал? Есть несколько энтузиастов, но все это делается очень закрыто, для себя, не выходит на широкие экраны.
– Почему так?
– В нашей стране общество ещё не доросло, не созрело для восприятия проблем мирового уровня. Мы зациклены на себе, и потому даже попытки создать телеканал с международными новостями раз за разом терпят крах. Нас может пронять только ну очень раскрученная в мире тема – вроде нападения на «Шарли Эбдо». «Глобальные» темы интересуют, зачастую, элитарный круг людей. Мировые тенденции доходят на нас со значительным опозданием. У нас снимают документальное кино, понятное, в основном, только нам. Наши режиссёры «затачивают» свои фильмы под локальную аудиторию, предпочитают освещать сугубо местные проблемы. И потому на международных фестивалях украинская документалка зачастую оказывается непонятой. Так я пришла к ещё одному важному выводу: нужно, чтобы текста в фильме был минимум. В идеале, документалка должна быть понятна без перевода, чтобы всё, что происходит, могла передать картинка.
– Если это понимает режиссёр Елена Солодовникова, то почему не понимают остальные? Нашим режиссёрам не у кого учиться?
– Конечно, есть у кого. По соседству находится, допустим, Польша, я подумываю поучиться у польских специалистов в городе Лодзь. Проблема в том, что многие украинцы по-прежнему с восторгом смотрят не на европейских и американских документалистов, а на российских. Леонид Парфёнов для них авторитет…
– А что с ним не так?
– Всё не так. Российская документалистика – это, в значительной степени, пропаганда. А отдельные исключения вроде Разбежкиной, которая в своей школе учит снимать фильмы мирового уровня, – редки и, в условиях российской диктатуры, даже маргинальны. Парфёнов, хоть и декларирует свою оппозиционность, по-прежнему продвигает «русский мир», «русскую культуру», снимает фильм «Русские евреи» и не может внятно ответить на вопрос «чей Крым?». И по-прежнему множество украинцев ходят к нему на авторские встречи, покупают входные билеты за бешенные деньги… Да оторвитесь уже от этого «Намедни», мир им не ограничивается!
– У документального кино срок «жизни» куда больше, чем у обычного репортажа. Ты готова к тому, что спустя десять лет твои ленты будут пересматривать, а надпись на экране «Фильм Елены Солодовниковой» станет своего рода знаком качества?
– Насчёт знака качества – это не мне решать. Но то, что годы спустя события на видео воспринимаются совсем иначе, чем сразу после выхода на экран – факт. Я недавно пересматривала кадры из Донецка двухлетней давности. Среди тех, с кем я беседовала тогда, были и боевики. Очень колоритные лица – примерно 70% россияне, остальные – местные, которые поверили пропаганде и пошли воевать за навязанные извне идеи, за «распятых мальчиков» и прочий бред. Было бы интересно узнать, что с ними теперь, и как эволюционировали их взгляды. Растёт ценность этих кадров с течением времени. Кроме прочих, я снимала бразильца, Рафаэля Лусварги, который поехал воевать за оккупантов, клюнув на «революционную романтику». Я видела его пару раз, один из них с перебинтованной ногой, когда он наступил на растяжку, он совершенно не владел элементарными представлениями о поведении в зоне боевых действий! Он оказался настолько наивным, что после спокойно поехал в Киев, и, естественно, был тут же арестован сотрудниками СБУ, впоследствии раскаялся и отрёкся от своих взглядов. Так удивительно теперь смотреть, как тот же человек в опереточной папахе на камеру рассказывает о марксизме, о том, что получил оружие и теперь может подстрелить каждого…
– Не слишком экстремально было: находиться среди боевиков человеку, который, мягко говоря, не разделял их взглядов?
– Самыми экстремальными съёмками я считаю не работу под обстрелами, не съёмки под носом у вооружённых боевиков, а день., когда я снимала появление на свет моей дочери для фильма «Роды по-человечески». Перед кесарево мне сделали анестезию, половину тела полностью «выключило», но я была в сознании. Оператора не пустили в отделение – но взамен предложили дать камеру медсестре. И вот медсестра, которая, естественно, не имела никакого опыта съёмок, выбирает какие-то не совсем удачные ракурсы, – и я, лёжа на операционном столе, начинаю ей объяснять, как нужно встать, и что именно снять. В итоге, конечно, всё получилось, причем картинка не пошлая. А мой ребёнок оказался перед камерой в первые секунды своей жизни. Кстати, моя дочь родилась в День украинского кино, в этом есть символизм.
– Это был твой самый запоминающийся фильм?
– Больше всего воспоминаний и эмоций вызывает самый первый – про группу 5’Nizza. Я тогда жила в Харькове, была ещё начинающим журналистом, вращалась в соответствующей арт-среде, – и именно тогда у меня возникла идея снять документалку про этих молодых, вдруг ставших популярными музыкантов. Потом прошли годы, группа распалась. А после этого в сеть попал фильм – местами наивный, местами аматорский – и всколыхнул волну ностальгии среди поклонников. Были миллионы просмотров. Сейчас группа собралась вновь: хотя это совсем другие люди, мало похожие на тех, которых я снимала 15 лет назад.
– Техника становится всё дешевле, онлайн-сервисы всё популярнее. Не опасаешься, что со временем искусство документалистики растворится среди толпы аматоров с мобильником?
– Этот же вопрос я задала однажды в разговоре с Виталием Манским, известным российским документалистом украинского происхождения, которого путинский режим вынудил эмигрировать в Ригу. Я спросила у него: жива ли документалистика? Ведь сегодня почти каждый может снимать видео со сносным качеством картинки. На что он мне ответил примерно следующее: «Да, но ведь у каждого и раньше была ручка, но не каждый становился писателем».
– А что ещё можно посмотреть под грифом «Режиссёр Елена Солодовникова»?
– Наша команда сейчас произвела серию роликов про героев АТО, которые вернулись с фронта и нашли себя в реальной жизни. Но ролики – это хорошо, а хочется, чтобы это был отдельный фильм. Не глянцевая ура-патриотичная агитка, а реальные истории реальных людей, прошедших войну. Это тема, актуальная и болезненная для большинства украинцев. Но за сухими цифрами официальных данных – «погибло столько-то бойцов, ранено столько-то» – теряется и реальная трагедия, и реальный подвиг простых украинцев. Мы очень надеемся в этом отношении на поддержку Госкино Украины, сейчас там молодое руководство, с которым хочется иметь дело.
Интервью подготовил: Игорь Магрилов
Фото/видео: личный архив Елены Солодовниковой, кадры из фильмов
