Художник, эвакуировавшийся с семьёй из временно оккупированного Беловодска на Луганщине, поделился с BERLIN-VISUAL.com воспоминаниями о пережитом.
Полномасштабное вторжение россии в Украину застало украинского художника Владимира Купянского с семьей в родном посёлке Беловодск на севере Луганской области, который вскоре оказался в оккупации. Его воспоминания об этом периоде стали поводом для нашей встречи. А получилась история эволюции жителя востока страны, выросшего в Советском Союзе к осознанию себя гражданином Украины с активной позицией.
Россияне смотрели на украинцев, как
на больных
По окончании школы Владимир перебрался из родного Беловодска в Харьков. Пробовал себя в разных форматах: учился в нескольких вузах, находил какие-то заработки, а параллельно писал стихи, прозу, картины в разных техниках, лепил скульптурные композиции из пластилина. В общем, вёл типично творческий образ жизни.
Литературное творчество летом 1998 года привело Владимира на заочное отделение Литинститута имени Горького в Москву по профилю поэзии. В сентябре он отправился туда на первую установочную сессию, ещё не зная, что именно это событие станет вехой эволюции его сознания.
– Тогда я сам не знал, кто я – украинец, русский, еврей, поляк… Во мне много разных кровей намешано. Да и сейчас, пожалуй, могу назвать себя украинцем только в смысле гражданства и политической нации, но не этнического происхождения (смеётся – Р.Ц.). К тому же у меня, как и всего моего поколения, детство и юность прошли в СССР. Я учился в советской школе, где изучал в том числе историю по советским же учебникам, вырос на русской литературе, сам писал стихи и прозу на русском. Поэтому и поступил в Литинститут в Москву – других вариантов для русскоязычных поэтов не было. И всё же я сформировался как личность в пусть советской, но Украине. Ведь аграрный север Луганщины это даже не Донбасс, хотя он тоже Украина. Она всегда относилась к Слобожанщине. Так что я вырос в атмосфере, пронизанной украинским духом, украинским юмором, украинским суржиком. А тому, что многие земляки разделяли пророссийские настроения, главная причина – телевизор.
В Литинституте Владимир окунулся в среду творческих людей, которые съезжались туда со всего бывшего СССР. Но в основном из россии. Общение, знакомства, чтение стихов, в том числе публичное на Старом Арбате, обсуждение произведений друг друга на семинарах, бесплатные походы по московским театрам (у студентов творческих вузов такая возможность была) вечерние «творческие» посиделки... Всё это было интересно, но омрачалось одной червоточинкой – странной реакцией на то, что ты из Украины.
– Когда россияне слышали это, относились, как к человеку с инвалидностью. Как будто у тебя нет руки или ноги. Вольно или невольно у них проскальзывало высокомерие в сочетании с сочувствием в лучшем случае, а то и откровенным презрением. Мы нормально общались, но минимум на уровне подсознания ощущалось, что ты для них второй сорт. И одновременно – какая-то непонятная обида: что вот, не захотели быть вместе, отделились… Ну как брошенный муж недалекого ума обижается на бывшую жену, которую всячески третировал, держал в чёрном теле, а порой и поколачивал. А она посмела уйти с кем-то другим. Доходило до смешного. Был среди студентов этнический кореец Славик Пак. Тоже скривился, узнав, что я из Украины. «А, из Хохляндии!», – говорит. И здесь я не выдержал: «А ты-то куда, луноликий? У самого же русского только имя?» Прошу не считать меня расистом. Ведь я это говорил не со зла, а скорее в шутку. Ну и в защиту Нєньки, разумеется.
История с выросшим в России корейцем очень показательна. Сам я, прожив в стране-террористе почти 20 лет, не раз воочию убеждался, что, едва заходила речь об Украине, россияне нерусского этнического происхождения зачастую демонстрировали едва ли не больший рашизм головного мозга, чем представители её титульной нации. К другим бывшим союзным республикам такой агрессии не было. Ну разве только страны Балтии могли ругнуть за то, что там «русских притесняют». А вот упомянуть Украину порой было что поковыряться палкой в осином гнезде. Ну а теперь мы видим, как воевать за насаждение в Украине «русского мира» пришли – и зачастую добровольно – те, кто сами от него настрадались и продолжают страдать: коренные народы Кавказа, Поволжья, Урала, Сибири. А в те годы шокировала имперская спесь в устах россиян, которые из-за этнического происхождения и характерной внешности сами второй сорт в собственной стране. И сами натерпелись этой спеси от соотечественников со славянскими внешностью и этническим происхождением.
А ведь в Литинституте Владимир общался не с алкоголиками под супермаркетом и не бабушками у подъезда, а с потенциальной элитой, возможными лидерами общественного мнения!
В реалиях Украины 90-х Владимиру многое не нравилось. Страна пошла не тем путём, каким хотелось бы, население, кроме олигархов, бандитов, коммерсантов и коррумпированных чиновников или представителей силовых структур, беднело, а по людям искусства это обнищание било особенно больно. И во власти оказалась публика сомнительных достоинств. Впрочем, всего этого и в россии хватало с лихвой. Но, как бы критически ни относился к собственной стране, он сознавал: люди в 1991 году сделали на референдуме свой выбор.
Уже в те годы Владимир понимал: и в российской империи, и в СССР Москва и бывшая РСФСР были метрополией, Украина и другие бывшие союзные республики – колониями. Пусть и с не столь жёсткой иерархией, как, например, у британских колоний. Ведь многие выходцы из Украины неплохо самореализовались в разных сферах как в самой Украине, так и в метрополии. Такие возможности у них были и при царе, и во времена СССР. В то время как перспективы выходца из Индии или Ирландии сделать блестящую карьеру в Лондоне в период британского владычества были сомнительны. Но вот Украина обрела наконец независимость, и у неё свой путь, А у бывшей метрополии – свой. И нет в этом никакой трагедии, просто так должно было быть.
Сама Москва с сочетанием кондового лубка, псевдоевропейского или псевдоамериканского кича и откровенным культом денег не пришлась Владимиру по душе. И листовки одиозного Русского национального единства со свастиками, которыми тогда был увешан весь город, радости не добавляли.
Тогда же он понял: Москва перестала быть столицей некогда единой страны. Стала столицей именно россии. Из Украины это не ощущалось, а вот там прочувствовал во всей полноте. И очень захотел вернуться.
Ещё во время первой поездки Владимир осознал: в Харькове, где он в итоге проживёт четверть века, при всей кажущейся провинциальности города ему комфортнее, чем в Москве, какой бы прогрессивной и европейской она тогда ни казалась. А в 2001 году и вовсе Литинститут бросил. Работа и личные обстоятельства не располагали к регулярным поездкам.
Тогда же Владимир по ночам начал слушать телепередачи Богдана Ступки об истории Украины. Именно слушал – включал телевизор, и тот звучал фоном, пока Владимир занимался какими-то своими делами. Услышанное очень отличалось от того, что рассказывали на уроках истории в советской школе.
– Наверное, то, что я слышал об истории своей страны голосом Богдана Ступки, записалось где-то в подкорке и со временем тоже оказало какое-то влияние на эволюцию моего мировоззрения. Я бы сравнил это с культурными слоями, которые откладываются в твоей голове слой за слоем и постепенно начинают генерировать синергию.
Пограничники не знали, как
реагировать на «Слава Украине»
В 2013 году, примерно за полгода до Майдана, Владимир вернулся на малую родину. В 2012 он женился, вскоре должен был родиться сын. В Харькове он жил в коммуналке. Кроме него, в квартире жили две маргинальных личности, которые приходились друг другу братьями. Пока был один, как-то с ними уживался. Но с появлением жены и перспективы рождения ребенка такое соседство стало невозможным.
Сначала переехали к родителям жены в Днепр, где и теперь нашли приют после полномасштабного вторжения. А вскоре перебрались в Беловодск. Рассудили, что и малышу будет лучше на природе, и жильё там можно было снять недорого.
В Беловодске семья жила в автономном режиме. Близко общались только с родственниками. С друзьями, оставшимися в Харькове и жившими в других городах, поддерживали контакты через интернет, работали оба удалённо. Большинство тех, кого Владимир знал по детству и юности, из посёлка давно уехали.
Беловодск из тех мест, где все друг друга знают. Местные были в курсе, кто Владимир и чей сын, знали его родителей. В общем, для них он был свой. А пересекался с ними только у песочницы, в которой на прогулках играл сын.
– Мы жили бок о бок, но в режиме несообщающихся жидкостей: у них своё болото, у меня с семьёй – своё корыто (смеется – Р.Ц.).
Когда на Луганщине начались попытки устроить «русскую весну», по разговорам у той песочницы Владимир понял, что они с женой в меньшинстве.
– Большинство у нас, как и везде, представляло собой болото. По поводу активного меньшинства сказать затрудняюсь. Возможно, 50 на 50 сепаров и сторонников единой Украины. Или же у сепаров небольшой перевес. Во всяком случае, нельзя сказать, что все мои земляки – сплошь идейная вата. Многие просто мыслят в категориях колбасы и верили сказкам, что с россией её будет больше, а сама она – вкуснее. Но тоже не все. Так что зря чернить беловодчан не буду.
Пророссийской риторики придерживались тогда и местные чиновники, большинство которых состояли в пресловутой «Партии регионов». Состоялся в посёлке и референдум по образцу крымского. А пока к нему шла подготовка, Владимир с женой, гуляя с коляской сына, срывали листовки с пророссийской и сепаратистской агитацией.
Чем это закончилось, ни для кого не секрет.
Когда появилась линия разграничения, Беловодск, к счастью для супругов, оказался с украинской стороны. Чиновники переобулись на ходу, сменив риторику с сепаратистской на патриотическую. Поутихли и многие жители, ещё вчера активно «топившие» за так называемую «ЛНР» и россию.
Посёлок превратился в прифронтовой. Военные машины на улицах стали в порядке вещей. Через него проходила вторая линия обороны, бойцов с «нуля» отводили туда на ротацию.
При встречах с военными на улицах и проходя мимо местной погранзаставы Владимир приветствовал их и пограничников словами «слава Украине». Военные реагировали в основном адекватно. А вот пограничники порой впадали в замешательство.
– Они не знали, как реагировать, это по лицам читалось. Они же местные. Возможно, сами разделяли сепаратистские настроения, а на границе – просто работа. А может, и боялись чего…
Своих взглядов Владимир не стал скрывать и в разговорах у песочницы, где часто задавали тон «колбасные» мотивы. Но там собирался не весь посёлок.
– Жизнь в режиме несообщающихся жидкостей меня и спасла после прихода оккупантов. Знай, чем я дышу, основная масса беловодчан, уверен, среди них нашлись бы доброхоты и сдали меня оккупантам. А те бы за мной пришли. И не факт, что выпустили живым.
«Вставай, нас обстреливают!»
24 февраля 2022 года Владимир проснулся от крика жены:
– Вова, вставай! Нас обстреливают!
Часы показывали около пяти утра. Вовсю гремела канонада, Супруга тут же бросилась собирать вещи, документы, показывала на вереницу машин за окном, выходившим на трассу, по которой шёл транзитный поток транспорта в направлении Харькова. Дорога была забита машинами в одну сторону – от оккупантов.
Машины у Владимира нет. Пешком далеко бы не ушли. А если даже удалось бы найти какой-то попутный транспорт, не факт, что это было спасением. Трасса республиканского значения Р-07 на всём протяжении до Харькова расположена на расстоянии дневного перехода боевой техники от границы со страной-террористом. Перерезать её рашисты теоретически могли в любом месте. А значит, где угодно на всём маршруте была вероятность нарваться на танки оккупантов. И неизвестно было, как те себя поведут. Ведь любую гражданскую машину они могли расстрелять. Если уж начали полномасштабное вторжение, одним военным преступлением больше, одним меньше, погоды не делает. Сам Харьков тоже от границы недалеко, а что происходило там, было непонятно.
Решили ждать, пока устаканится ситуация с линией фронта. Тогда, по крайней мере, будет ясно, куда и как бежать. А в то утро супруги разбудили сына и укрылись в подвале соседней четырёхэтажки. Он представлялся самым безопасным местом поблизости. А в нескольких километрах от них уже шёл первый танковый бой.
Затем, когда немного поутихло, отправились скупать продукты – всё, что ещё было можно купить. Картина с ними была такой же, как на всех территориях, в одночасье ставших прифронтовыми. Пустые полки сетевых супермаркетов, где они есть, наличие на стеллажах в лучшем случае не самой дешёвой еды не на каждый день, а для праздничного стола (у меня самого тогда даже кошки некоторое время питались моцареллой и кальмарами – Р.Ц.), при виде очереди в магазин сначала занимаешь место, а потом, как во времена советского тотального дефицита, начинаешь выяснять, что дают. И, веяние современности – принимают ли банковские карточки. А в магазины Беловодска ещё и несколько дней завозили только хлеб.
Стволом в пах
Беловодск достался оркам не сразу. Украинская армия отбивала атаки на подступах к нему несколько дней. В частности, с расположенной в окрестностях высоты накрывала вражеские колонны «Градами». Не взяв посёлок в лоб, оккупанты пошли в обход по полям. Защитники вынужденно отошли, только получив соответствующий приказ – чтобы не оказаться в котле.
Войска захватчиков вошли в посёлок 1 или 2 марта. Заходили тихо, без помпы. Сначала вызвали на переговоры поселкового голову. Ему предложили самому стать гауляйтером или официально передать власть их ставленнику. Голова, который учился с Владимиром в одной школе, только на два года старше, отказался. Как рассказал потом Владимиру, пояснил тем, что руководил по законам Украины и от её имени, а в бытность спортсменом 30 лет выступал под её флагом на волейбольной площадке, и переобуваться на ходу не в его правилах. Поэтому никак противостоять оккупантам не мог, но и коллаборация с ними не его путь.
Через некоторое время после того, как зашли в посёлок, оккупанты голову задержали. Стандартно надели на голову мусорный пакет, замотали скотчем. Пытались наматывать круги на машине, чтобы запутать. Но посёлок небольшой, много там не наездишь. Да и даже с завязанными глазами глава, хорошо зная родные места, сориентировался: «на подвал» его везли не в местный отдел полиции, который теперь стал пристанищем оккупантов, а в Старобельск. Город к тому времени тоже был в оккупации. Физического воздействия, правда, не применяли, только стращали и всячески давили морально. Но из соседних помещений доносились такие крики, что к геройству не располагало. Было очевидно – людей подвергают нечеловеческим пыткам. Там его продержали два дня. Потом отпустили.
Возможно, сыграло роль, что голова был известен жителям не только как чиновник, но и как бизнесмен. А портить себе сразу имидж оккупанты не хотели. Те, кто был менее публичен, исчезали по-тихому. Приходили за активистами, участниками АТО, бывшими военными и полицейскими, теми, кто просто в частных беседах открыто выступал за Украину. Некоторые вернулись после пыток, некоторые исчезли. Некоторых, как бывшего мужа соседки Владимира, через несколько месяцев привезли в Беловодск мёртвыми и разрешили тихо похоронить.
В посёлке оккупанты сразу обозначили присутствие, выставив вооруженные патрули на каждом перекрёстке.
– Стояли даже там, где никогда не было ни милиции, ни полиции. Смысла не было их туда ставить: и так ничего никогда не происходило. Могли остановить любого – спросить дорогу или проверить документы. Но сначала наставят оружие в область паха или низ живота. А ты не знаешь, просто им дорогу спросить, формальная проверка документов, или на тебя кто-то настучал, и они целенаправленно по твою душу. Ощущения ещё те.
Чтобы пореже попадаться оккупантским патрулям, старались лишний раз не выходить из дома. А если приходилось, например, за продуктами, передвигались дворами. Благо, местные все такие дорожки знали. Но когда приходилось всё же пересекать улицы в зоне видимости патрульных, было страшно. Ведь те могли окликнуть, остановить, даже выстрелить для привлечения внимания. И кто знает, чем это закончится. Могли забрать и «на подвал».
А некоторые беловодчане в приступе слабоумия и отваги вступали с орками в диалоги:
–
Зачем вы сюда пришли?
–
Вас защищать.
– А
мы вас сюда звали?
– Ну мы же братья, братья должны быть вместе.
Первое время оккупанты таких людей не трогали. Потом некоторые оказались «на подвале», откуда живыми вышли не все.
15 часов полевыми дорогами
Возможность уехать открылась в начале апреля. Как только относительно стабилизировалась линия фронта, вновь начали предлагать услуги перевозчики, которые до 24.02.2022 автобусами доставляли людей с Луганщины в Харьков, Киев, Днепр, другие крупные города и обратно. Только вот связаться с ними был тот ещё квест. С началом оккупации мобильная связь вымерла. Первым лёг Киевстар. Дольше всех продержался Лайф. Работал кабельный интернет, но в режиме «в час по чайной ложке». На сайтах загружался только текст, отправка сообщений в мессенджерах занимала до пяти минут на каждое. И пока удавалось связаться с перевозчиком, все билеты на дату, на которую открывалась продажа, уже были распроданы. Чудом жене удалось урвать три места: кто-то из забронировавших их ранее отменил поездку. Разрешалось взять на каждое место сумку багажа и переноску с животным.
Автобус отходил рано утром через день – практически сразу по завершении установленного оккупантами комендантского часа. На то, чтобы собрать чемоданы и перенести все остальные вещи со съёмной квартиры к родителям Владимира, у супругов было всего 1,5 суток. Уложились. Предлагали уехать и родителям, но те отказались. Отцу Владимира было 86 лет, к тому же он перенес инсульт. Он так и умер в оккупации в январе 2023, не дождавшись освобождения. Приехать на похороны Владимир не мог. Мама, которой исполнилось 84, через месяц после похорон через россию уехала к дочери в Германию.
Обнимая на прощание отца, Владимир думал, что расстаются ненадолго. Казалось, что уезжают на два-три месяца, а потом сможет вернуться и обнять отца снова — уже при встрече. А получилось – видел и обнял его тогда в последний раз.
Во временно оккупированном Беловодске семья оставляла налаженный быт. Пришлось оставить любимые картины и скульптуры – они занимали добрую половину его мастерской.
– Но всё это на фоне потери отца – ничто. Из всех родных, он, пожалуй, был мне самым близким человеком. Лучше всех понимал и чувствовал меня, принимал, каким я есть. Если бы его жизнь можно было сохранить в обмен на мои работы, я своими бы руками их уничтожил. Но – увы…
Работы, которые Владимиру пришлось оставить в Беловодске, не носят политического окраса, так что не представляли для его родных опасности, если бы оккупанты вдруг нагрянули к ним с обыском. А те, что имеют политический смысл, существуют исключительно в цифровом виде и хранятся в облаке. Некоторые из них он размещал в фейсбуке. Поэтому опасался, что кто-то из местных, которые у него в друзьях в соцсети, мог донести оккупантам, что вот какой он русофоб, изображает, кого не следует, в неприглядном виде. К счастью, таких среди них не нашлось, и он смог спокойно выехать.
Когда заехали на первый украинский блокпост, все были счастливы.
– Довольно долго мы ехали по серой зоне – от последнего блокпоста оккупантов до первого украинского. Особенно запомнилось, как мы каждые, наверное, 20 минут смотрели на мобильники – не появилась ли связь украинских операторов. Ну хоть бы полосочка, уже бы можно было узнать новости, кому-то что-то написать в мессенджеры. Ехали все в напряжении. А когда наконец оказались на нашем блокпосту, мои эмоции зашкаливали. Где-то в подкорке мелькнула шальная мысль, что могут прямо из автобуса безо всякой подготовки отправить сразу на фронт. Я же мужчина мобилизационного возраста. Но успокоил себя, что даже такая сомнительная перспектива лучше, чем постоянный страх оказаться в пыточной «на подвале» у оккупантов. Да и ничего такого, конечно, не было. Военные поприветствовали нас, проверили документы, поздравили с прибытием на «большую землю» и пожелали счастливого пути. А я от души поблагодарил их за то, что они есть, что нас защищают.
Обычно
дорога от Беловодска до Днепра занимает пять часов. Но в этот раз ехали не по
трассе, которую сделал идеальной турецкий подрядчик в рамках президентской
программы «Велике будівництво», а полевыми дорогами. Их
асфальтировали в лучшем случае при Брежневе. Путь занял 15 часов. Выехали из Беловодска около 6 утра. В Днепр въехали только в районе 21.00, за полчаса до начала комендантского часа.
В районе Святогорска на Донетчине сделали санитарную остановку. Едва вышли – начался артобстрел. Водитель куда-то позвонил и сразу после короткого разговора закричал, чтобы все срочно заходили обратно, надо немедленно уезжать. Звуки прилетов сопровождали их еще долго. Осталось впечатление, что сектор обстрела двигался вслед за ними.
Спустя неделю Владимир купил лекарства для родителей и позвонил перевозчику, чтобы передать их с водителем. И узнал, что рейсы больше не выполняются. Два точно таких же автобуса попали под обстрел российских оккупантов. 27 человек получили ранения, семеро, включая двух пожилых людей из Беловодска, погибли. На этом связь севера Луганщины с неоккупированной частью страны оборвалась. Единственным вариантом эвакуации для жителей остались через россию в Грузию или страны Балтии.
Владимир с семьёй остался в Днепре. Они с супругой работают удалённо, десятилетний сын ходит в местную школу. Себя в будущем видят частью цивилизованного мира с той Украиной, которая сформировалась после 2014 года, и её временно пребывающие в оккупации территории тоже. И никаких «вместе навсегда» со страной-террористом.
– В идеале мне хотелось бы видеть Украину европейским, демократическим и социально ориентированным государством. Государством, для которого главный приоритет или, как принято говорить, «понад усе» – личность его гражданина любого этнического происхождения.
И в этом с ним трудно не согласиться. Отстоять сегодня свободу – наш шанс, что однажды так и будет. Не гарантия, ведь потом всё снова, как в 90-е, может пойти не так. Но шанс. А вот снова оказаться под пятой кремля – гарантия этого шанса лишиться. И, минимум, снова надолго.
Уже
в Днепре у Владимира сам собой сложился цикл работ, который он назвал «Страна
победившего коричневого». Цикл, который он сам определяет как антиутопию,
представляет собой изображения несуществующих памятников. По замыслу художника,
они олицетворяют абсурд всего, что творит в Украине страна-террорист. А поэтому
в ее городах им самое место.
Это маленький культурный фронт художника Купянского против сна разума, оказавшегося в нашем веке возможным.
Алаверды главкома Залужного
Недавно Владимиру пришла бандероль из генштаба ВСУ. Внутри – украинский флаг с автографом самого Валерия Залужного.
Ранее Владимир опубликовал в популярном фейсбук-сообществе украинских художников свою очередную политическую сатиру. На сей раз он изобразил Марьяну Безуглую, которая имела план. И указал в подписи, что готов ей самой отдать работу за полцены, а генералу Залужному и вовсе подарить.
Работа так разлетелась по популярным украинским пабликам, так завирусилась, что ее увидели все – от обычного обывателя украинского фейсбука, до людей в высоких кабинетах. Неудивительно, что её увидел и сам генерал Залужный и пожелал воспользоваться щедростью автора. Ну, а дал слово – держи. К тому же Владимир счёл стену рабочего кабинета главкома лучшим местом для самой известной стране юродивой.
Шедевр по почте отправился в генштаб ВСУ. А генерал ответил символическим и бесценным для Владимира алаверды.
Текст:
Руслан Царёв
Фото
и копии картин: личный архив Владимира Купянского
Киев
